Писанина.

****** Сегодня с утра пошел в банк, снять на жизнь немного. Половина десятого, но, банк еще закрыт. Компьютеры зависли. Очередь, как в Союзе за дефицитом. Ну что ж, не привыкать, Очередь, не самое страшное в жизни нашей. Судя по русской речи, здесь почти все «наши» . Судачат о ценах, о детях, гадают о причине стояния в этой очереди. В основном люди пожилые. Сегодня пенсионный день. Где собираются «русские» неизбежна политика. Кажется, что и не уезжал никуда. Люди, живущие здесь, по многу лет, все так же спорят о российских делах, все так же беспокоятся, будто это все их кровно касается. -Наши бьют чеченцев...Пенсию подняли... Цены опять выросли... До сих пор «наши». Здесь в Израиле, их беспокоит бывшая родина. -Ну что за дурацкая страна, Мало того, что копейки платят, так еще стой здесь, жди, когда соизволят начать работу. Черт бы побрал этот Израиль. Выпалившая эту фразу немолодая женщина, вальяжная, уверенная в себе, бросила это поверх голов, в пустоту, но очередь, враз замолкла. -Евреи и тут выгадывают и дурят нас. Это было сказано уже в абсолютной тишине. -Мадам, а вы разве не еврейка? - Спросил пожилой мужчина, седой, высохший на здешнем солнце. -С чего вы взяли? Разве я похожа? Женщина ничего не поняла. Она слышала вопрос, но, по глупости своей не поняла его сути. Видно в своей самоуверенности и не могла понять. Весь вид ее говорил о том, что окружающие ничто. Всех нас она воспринимала как некие объекты, не более. Мужчины и женщины, старые и молодые, толстые и худые, вдруг стали единым. Как уловить превращение толпы в сплоченный организм? -Простите, а что вы здесь тогда делаете? Тот же вежливый, тихий голос, но я вдруг почувствовал, как загустел, и навис над женщиной тяжелый, готовый обрушится на нее гнев. А она, единственная, не чувствовала надвигающейся грозы. -Какое вам дело? Если угодно, я живу здесь. -Но ведь вы сказали, что не еврейка, как же вы тогда живете среди нас евреев? -Вот именно, как только я здесь живу среди вас. Мало мне было мужа еврея. Слава Богу, дети сумели уехать в Америку. -А вы то почему не с ними? Наверно ваши дети очень благородные люди, коль оставили нам такой дорогой подарок? -Вы бросьте свои еврейские штучки! Здесь вам не...! Она вдруг поняла, что в глупости своей перешла грань. Стояла с открытым ртом,испуг в ее глазах выплеснулся через край. А в лицо ей уже летело: -Приехало швали всякой! Мусор! Ест наш хлеб, и нас же оскорбляет! Надо в полицию заявить! Убирайся в свою антисемитскую Россию! Вот она, натура человеческая. Только что, с беспокойством говорили о бывшей своей родине, но, хватило одной глупой бабы, и вся боль за прежнюю жизнь, все обиды выплеснулись. И Россия уже не несчастная, а антисемитская, что в Израиле высшая степень нелюбви. Она шла сквозь толпу, люди сторонились, будто боясь заразиться. Глупая, самодовольная баба. Она ведь и в России глядела поверх голов, не унижаясь до общения с людишками. А очередь, будто враз позабыв, вновь о детишках, о скидках, о Путине, который, дай Бог, наведет порядок в России... Сколько в Израиле русских, уже не русских? У моего порога лежит увесистый том. Издали новые телефонные справочники, и, рассыльные развозят, и кладут их у дверей каждой квартиры. По привычке, открываю в первом попавшемся месте, механически скольжу взглядом по строчкам. Натыкаюсь: Иванов. Стало интересней. Появилась цель. Вылавливаю кроме семи Ивановых Сидорова, трех Петровых, и, даже своего однофамильца. Мне жутко любопытно, поэтому набираю один из номеров. -Шалом -Вэ лэха шалом (и тебе мир) -Слиха, ани яхоль лидабер бэ-русит? (Извини, я могу говорить по-русски?) -Камуван. (Конечно) Уф-ф, гора с плеч. Вру: - Я представитель социологической группы. Мы изучаем проблему абсорбции русскоязычного населения Израиля, и я хотел бы поговорить, если Вы не против? (Поговорить израильтяне готовы, тем более, за ваш счет, если не станете уговаривать их срочно купить новую - автоматизированную- супер- ковырялку-в-ухе, по визе, с рассрочкой на двадцать платежей.) -Лама ло? (Почему бы и нет?) Только не могу до-о-лго. Смотрите, я назад час типуль (мелкий ремонт) своей машине, а по телевизии ахшав (сейчас) начнет «тиронут».(передача о ЦАХАЛе - Я понял вас, постараюсь долго не задержать. Если можно, сколько лет вы в Израиле? - Э-э-э, ани сабра . ( Я- коренной.) - Простите, вы еврей? -Лама ата хошев каха?(Почему ты так думаешь?) Я...эээ... тамид...был руси. Шем мишпахти ИВАНОВ (Я всегда был русским, моя фамилия Иванов) -Извините, я ошибся. Мы работаем с рапатриантами. -Рэга, рэга. Когда я э-э-э сабра, вэ руси, тебе квар ло мэаньен?(Минуточку, минуточку. Если я коренной израильтянин, и русский, то тебе не интересен?) -Что вы. Дело просто в том, что мы хотим знать, как приживаются русскоязычные репатрианты. -Тов.(хорошо) Я зову в телефон свою.. батей, э-э-э... дочка. Минут пятнадцать говорю с его дочерью. На удивление, у нее правильный русский, и учится она помимо обычной школы, в русской гимназии системы «МОФЕТ» (сеть русского образования в Израиле). Оказывается, их предки эмигрировали в Палестину еще в двадцатых годах. Типичная русская семья, хоть язык в ней помнят уже не все. Или вот такое: Деревня Ильинка. Переселенцы- субботники из под Воронежа В Израиль переехали в восьмидесятых.. «Разве вы явреи? Вот мы, - настоящие явреи» Типичный русский быт, Русская школа, прекрасный русский язык, песни, гармошка с балалайкой. Только вместо церкви, - синагога, и кипа вместо картуза. Хотите еще? На здоровье. Генерал Рафаэль Эйтан. Герой Израиля. Из рода Орловых. Один из самых авторитетных и честных политиков Израиля. Вообще, этнических русских в Израиле более двухсот тысяч. И это помимо русских в смешанных семьях, полукровок, четверть, и так далее. Интересный факт- в начале прошлого века, все делопроизводство в Тель-Авивском муниципалитете велось на русском языке. Так что, скорей можно говорить, что в Израиле много «нерусских», но все еще, русских. И называют они себя – Русские израильтяне. Простая история. Рассказ-быль. Мы приехали в Долинск, на юге Сахалина, в 1949 году. Городок все еще выглядел ненашенским,- легким, с дощатыми японскими домиками, раздвижными дверьми, перед которыми всегда стояла обувь хозяев. Несколько старых русских изб стояли на окраине, и отличались своей добротностью. Рубленые из кряжистого листвяка по окна, а выше из легкой ели, дома эти могли простоять столетия. Просторные дворы, по сибирскому обычаю, крытые тесовыми крышами, защищали от зимних буранов. В одном из таких домов, мама сняла комнату, по странному обстоятельству, у стариков Соломона и Фиры Пасечник. Оба, бывшие каторжане. Соломон из еврейского местечка, в Белоруссии, Фира, - одесситка. Женились они, по каторжанским законам. Соломон, отбыв часть срока, получил вместе с правом на поселение и право выбора жены. Он вышел к первому пароходу, привезшему арестанстский груз. На пирсе, перед собравшимися поселенцами, выстроили новых каторжанок, и Соломон, в этом строю, нашел свою Фиру. Через два года, японцы заняли юг Сахалина, каторжан освободили. Некоторые перебрались на русский северный Сахалин, но многие остались на месте. Никаких каверз бывшим каторжанам, японцы не чинили, впрочем, им и дела не было до русских. Через несколько лет все получили японское гражданство, но продолжали жить своим русским укладом - основательно и неторопливо. В основном занимались крестьянским трудом. Соломон с Фирой тоже построили свой дом, родили, и вырастили двоих детей - Сарру и Ефима. Японский они знали лучше русского, идиш почти не помнили. Часто расспрашивали маму о войне, о том, правда ли, немцы уничтожали евреев, пытались говорить на языке своей молодости. Единственная еврейская семья в японском городке. Старик был портным. Лучшим городским портным. В клиентах его было японское начальство, но шил он для всех, и, соседей, предпочитавших носить русскую одежду, сшитую Соломоном. Их дочь, с мужем - японцем, уехали с первой волной японских репатриантов на Хоккайдо, а вот сын, - это была сердечная боль стариков. -Фима такой умный мальчик – жаловалась маме Фира. - Мы с Соломоном столько работали, столько работали. Фима в Токио поехал учиться. Соломон почти ослеп, все шил и шил, чтобы он учился. Потом Фима в лесной управе работал. Его уважали, он у японского начальника заместителем был. А тут война, а Фиму в армию забрали. Офицером он стал, и здесь, рядом, в штабе служил. Он и по-русски хорошо говорил, и английский знал - переводчиком его поставили. Но, вот, пришли советские, а он никуда не убегал. Домой пришел, форму снял, а утром к коменданту. Вот, двадцать пять лет дали... Уже к концу сентября 45 года, еще и месяца не прошло, после окончания войны, как русских стали забирать. Впрочем, не только русских. Нивхов, айнов, нигидальцев, всех, кто до 1906 года, был российским подданым. Не трогали лишь тех, кому за 60 стукнуло. То, что они не были гражданами Советского Союза, не спасало. Статья была одна, - «измена родине», и срок стандартный, - 25 лет. Исключение составляли лишь японцы. Их грузили на пароходы, и отправляли в Японию. Четыре года прошло. От дочери, изредка, приходили весточки. Жила она не бедно. Третий внук родился у Соломона с Фирой. Но, по-прежнему, раз в месяц по четвергам, Соломон надевал свой выходной костюм, и шел на прием к коменданту. Комендант, наверно, был неплохим человеком, и ему было стыдно. Увидев Соломона в приемной, он, отвернувшись, мимоходом бросал: "Зайдешь позже". До вечера Соломон уходил домой, и возвращался в конце дня. Секретарши уже не было, и комендант, закрыв кабинет на ключ, доставал из стола бутылку спирта, банку икры, или крабов В те времена все полки магазинов были уставлены этой икрой и крабами. За хлебом нужно было отстоять очередь, свежее молоко и картошка была дороже этих, ныне деликатесов. -Ну что ты ходишь старик. Не отвечают на мои запросы. Не знаю я, где твой сын сидит. Он опрокидывал половину стакана чистого спирта. -Ты успокойся, живой он должно быть. Сообщили бы иначе. Уж мне-то, должны были сообщить. Вон, у Меркушевых сына на сплаве бревнами задавило, так сообщили. Пришлось мне к Парфену идти. Старик и так на ладан дышит, а тут я, как ворон. Комендант наливал себе еще, ковырялся ложкой в банке, кряхтел. -Да, проредили народ… Много посадили. А что они хотели? Японцам служили… А то, что поддаными были, так это без разницы. Все едино, враги народа... Вот и твоего угораздило. По-ру-чик... Меркушев, крепкий был мужик, и то не вынес. А твой грамотный, университет закончил. Силенки у него никакой. Помню, черненький такой. Все, - «извините», да «будьте добры»... Не знаю...Ничего не сообщают... Соломон, глотнув комендантского спирта, смелел. -Вы не знаете моего Фиму. Он выносливый. Он в тайгу ходил часто. Вы мне лучше скажите, все-таки, почему наши дети враги народа? Почему они сидят «за измену»? Они ведь Союзу не присягали. Они служили Японии, потому что были гражданами страны. В чем их вина? Ну, отказались бы они служить, и расстреляли их как дезертиров, японцы. Где у них был выход? -Ничего ты старик не понимаешь. Русский везде русский, и служить он должен, в первую очередь, своей стране. Советскому Союзу, то есть. -Ну, положим, сын мой не русский, Эльдан, - нигидалец, Кояма - айн. Их, тогда, за что? -Не болтай старик… Их разговоры, частенько, тянулись допоздна. Соломон, немного подвыпивший, шел домой, а комендант оставался у себя на ночь. Допивал бутылку в одиночку. А Соломон, вернувшись, долго сидел на кухне с Фирой, и о чем они говорили, неведомо. В шестидесятых, стали чаще приходить письма от дочери. К тому времени внуков у них прибавилось до пяти, и, даже, правнук первый родился. Дочь звала к себе, но старики упорно сидели на месте, все надеялись, что найдется их Фима… Не нашелся… В семидесятых, сначала умерла Фира, а через пол года, вслед за ней, ушел Соломон. Так и не узнали старики, где сгинул их сын. На Долинском кладбище две могилы. Раз в год, приезжает сюда семья. Поправят холмики, постоят. Седая Сарра, в окружении солидных мужчин и женщин. С первого взгляда - типичные японцы. И только если приглядеться, можно увидеть в их лицах, те, неуничтожимые ничем, родные еврейские черты. Долинск.1989год.Июль Возвращение Пока жена в панике звонила на скорую, я умер. Странное состояние. Резкий удар, долгая, уволакивающая куда-то боль, абсолютно чистое осознание конца, и... досада. -Господи, они ведь остаются здесь. Кто теперь их кормить будет? Подставку для елки кто...? Кешке обещал на лыжах вместе покататься...Дашке барби подарить...Сашка на каникулы приедет, а я, того… У Наташки проблемы с математикой...Машка, та вообще, от рук отобьется...Не справится жена с этими бандитами...Досада... Но это уже додумывается ТАМ. Сверху я вижу себя лежащего, и жену, стоящую с телефонной трубкой в руках. Глаза ее круглые и недоуменные. Я слышу ее мысли: -Что? Что? Что? Опять фокусы? Ну, сколько можно такое терпеть? Ты о нас, думаешь когда нибудь? Открой глаза!! Открой!!!! Ты не можешь умереть!! Ты же знаешь, как мы тебя любим!!! Стой, скотина!!!! Досада. Досада... -Работу не успел доделать. Новый год на носу, зал не готов, сценарий праздничного бала не дописан...Мельникова опять на бабу Ягу не согласится, а из Калининой Снегурочка, как из меня балерун...Прохоров нажрется, и бороду на утреннике оторвет. Дед Мороз... Опять дети реветь будут... Где же мужика толкового найти? Я вижу, как из рук жены вывалилась трубка, слышу короткие сигналы, звонок в дверь. В спальню вбегает врач, увидев меня лежащего, бросает на кровать свой саквояж, наклоняется. -Успокойтесь, женщина. Дайте стул. А в голове его: -Кажется, готов. Хорошенькое дело, таскать покойников. Ну-ка, зрачки… Он оттягивает мне веко. -Да-а. Свеженький...хотя… Я парю над всем этим. -Какой худущий. Ребра торчат, брюхо в позвоночник влипло, морда, как у кощея. Это уже не о себе, а о том, лежащем. Жена грохает стул перед доктором. -Ты куда!! – это мне- Живи!!! Живи!!! Ты же знаешь, что мы без тебя не можем. Ничего нам не надо, ни работы твоей, ни заботы. Мы сами!!! Сами!!! Только ты живи!!! Тот, внизу, уже ничего не чувствует. Ему все равно. А мне? Все равно? Или еще нет? Спокойствие выдавливает досаду. Я уже не он, распостертый на кровати, я уже ДРУГОЙ. Спокойствие, и, чуть любопытства... -Какие носилки? На лестнице не развернуться. В одеяло его, быстро! Они несутся по лестнице, стукаясь плечами о стены, ругая мысленно строителей, что заставили узкими коробками город, начальство, которое за работу платит копейки, и того, скрюченного в одеяле, не ко времени, кажется, "давшего дуба". Но, мне уже все равно...Вокруг яркий свет, и... доброта. Плотная, ощущаемая всем существом, доброта...Только свет, доброта и голос. Отовсюду, и ниоткуда, Громкий, как шум водопада, и тихий, как шелест травы. -Ты пришел РАНО. У тебя еще много дел. Возвращайся, и... ПОМНИ... Я открыл глаза. Белое, белое, белое, и, рама окна. Береза поскрипывает веткой о стекло, снег, пригнувший вершинку. Я снова ЗДЕСЬ? -Вася, ты видишь меня? Жена, осунувшаяся, сидит у кровати. Рука, на моем лбу. Я чувствую ее руку, и СВОЕ тело... - Теперь то вы можете поспать? Все уже позади. Полежит с месяц, и домой отправим. Моя Женя тяжело встала со стула, улыбнулась, и, шатаясь, вышла из палаты. - Да-а, ну и жена у вас - услышал я доктора - пять суток, вот так рядом, у кровати. Вымолила… И Я ВЕРНУЛСЯ… Тымовское.1985 год. Январь.